Мистификация литературная. Литературные мистификации с российскими корнями (литературно-историческая миниатюра)
Мистификация литературная
Мистификация литературная это текст или фрагмент текста, автор которого приписывает его создание подставному лицу, реальному или вымышленному. Литературная мистификация противоположна плагиату: плагиатор заимствует чужое слово, не ссылаясь на автора, мистификатор, наоборот, приписывает другому свое слово. Главным отличием литературной мистификации от обычного текста является создание образа автора, в воображаемых границах психического, социального и языкового мира которого возникает произведение. Образ подставного автора воплощается в стиле текста, поэтому литературная мистификация всегда предполагает стилизацию, подражание литературному языку конкретного автора или подражание стилю эпохи, в границах которого создается социальный и культурный идиолект вымышленного автора. Мистификация литературная, таким образом, является удобной формой как для эксперимента в области стиля, так и для наследования стилевой традиции. С точки зрения типа подставного авторства литературная мистификация делятся натри группы:
- Имитирующие древние памятники, имя автора которых не сохранилось или не было названо («Краледворская рукопись»);
- Приписанные историческим или легендарным лицам («Вортингерн и Ровена», 1796, выданная У.Г.Айрлендом за новонайденную пьесу У.Шекспира; продолжение пушкинской «Русалки», выполненное Д.П.Зуевым; «Поэмы Оссиана», 1765, Дж.Макферсона);
- Переадресованные вымышленным авторам: «покойным» («Повести Белкина», 1830, А.С.Пушкина, «Жизнь Василия Травникова», 1936, В.Ф.Ходасевича) или «здравствующим» (Черубина де Габриак, Э.Ажар); вымышленный автор для убедительности снабжается жизнеописанием, а действительный автор может выступать в роли его издателя и/или душеприказчика.
Некоторые произведения, получившие впоследствии мировую известность, были выполнены в форме литературной мистификации («Путешествие Гулливера», 1726, Дж.Свифта, «Робинзон Крузо», 1719, Д.Дефо, «Дон Кихот», 1605-15, М.Сервантеса; «История НьюЙорка, 1809, В.Ирвинга).
Важное свойство литературной мистификации это временное присвоение ее автором чужого имени. Мистификатор буквально создает текст от имени другого; имя — первообраз языка и единственная реальность мнимого автора. Отсюда повышенное внимание к имени и его внутренней форме. Имя в литературной мистификации связано, с одной стороны, с языком и архитектоникой текста (например, свидетельство Е.И.Дмитриевой об укорененности имени Черубины де Габриак в поэтической ткани написанных от ее имени произведений), а с другой — с именем настоящего автора (анаграмма, криптограмма, эффект двойного перевода и т.д.). Заблуждение читателя и обнаружение подлога, два этапа рецепции литературной мистификации, следуют не из доверчивости читателя, но из самой природы имени, не позволяющей в границах литературной реальности различить действительного и мнимого его носителей. Цель — эстетический и/или жизне-творческий эксперимент. В этом состоит ее отличие от подделок, авторы которых руководствуются исключительно меркантильными соображениями (так, компаньон Гуттенберга И.Фуст втридорога продавал в Париже первые Майнцские Библии, выдавая их за рукописные книги), и намеренных искажений исторического события или биографии исторического лица. Подделки исторических памятников («Повесть о двух посольствах», «Переписка Ивана Грозного с турецким султаном» — оба 17 век) и биографические лжесвидетельства («Письма и записки Оммер де Гелль», 1933, сочиненные П.П.Вяземским) относятся к квазимистификациям.
История изучения литературных мистификаций начиналась с их собирания. Первые опыты каталогизации литературной мистификации относятся к периоду позднего Средневековья — начала Возрождения и связаны с необходимостью атрибуции древних текстов. Опыты атрибуции древних и средневековых памятников заложили научные основы текстологии и критики текста как в Европе (критика «Константинова дара»), так и в России, где частичные экспертизы рукописей проводились с 17 века. К началу 19 века был накоплен обширный материал для составления справочников и классификации видов фиктивного авторства: литературной мистификации, псевдонимов, плагиата, подделок. В то же время стало ясно, что составление исчерпывающего каталога литературной мистификации невозможно, наука о литературе бессильна произвести проверку всего своего архива, а филологические методы определения подлинности текста, особенно при отсутствии автографа, крайне ненадежны и способны давать противоречивые результаты. В 20 веке изучение литературной мистификации перестало быть исключительно проблемой текстологии и авторского права, она стала рассматриваться в контексте истории и теории литературы. В России о литературной мистификации как предмете теоретического исследования впервые сказал Е.Л.Ланн в 1930. Интерес к литературной мистификации был стимулирован вниманием к проблеме диалога, «своего» и «чужого» слова, ставшей в 1920-е одной из центральных философских и филологических тем; не случайно в книге Ланна ощутимо влияние идей М.М.Бахтина. Центральной проблемой литературной мистификации в ее теоретическом освещении становится чужое имя и слово, сказанное от чужого имени. Литературная мистификация подчинена не только смене литературных эпох и стилей, но и меняющимся представлениям об авторстве и авторском праве, о границах литературы и жизни, реальности и вымысла. От античности до эпохи Возрождения, а в России до начала 19 века, в истории подставного авторства преобладают подделки древних рукописных памятников и литературная мистификация, приписанные историческим или легендарным лицам.
В Греции с 3 века до н.э. известен жанр фиктивных писем, созданных от имени известных авторов прошлого: «семи» греческих мудрецов, философов и политических деятелей (Фалеса, Солона, Пифагора, Платона, Гиппократа и др.). Цель подделки чаще была прагматическая: апологетическая (придание актуальным политическим и философским идеям большего авторитета) или дискредитирующая (так, Диотим сочинил от имени Эпикура 50 писем непристойного содержания); реже дидактическая (упражнения в риторических школах для приобретения навыков хорошего стиля). То же значение литературная мистификация имела в литературах средневековой Европы и в древней русской литературе. В эпоху Возрождения её характер существенно меняется. Появляются и начинают преобладать литературные мистификации, приписанные вымышленным авторам, для которых мистификатор сочиняет не только текст, но и автора, его имя, жизнеописание, иногда портрет. В Новое время история литературной мистификации состоит из неравномерных всплесков, главные из которых приходятся на эпохи барокко, романтизма, модернизма, что связано с присущим этим эпохам ощущением мира как языкового творчества. Литературная мистификация в Новое время могут носить заведомо шутливый, пародийный характер: читатель, по замыслу автора, не должен верить в их подлинность (Козьма Прутков).
Мистификация литературная. Литературные мистификации с российскими корнями (литературно-историческая миниатюра)
Заседание Синода Латвийской Православной церкви. 1928 год
Литературные мистификации с российскими корнями (литературно-историческая миниатюра)
Виктор Грибков-Майский (Россия)
Самой известной мистификацией в истории русской литературы, безусловно, остается Козьма Прутков, чьи произведения стали появляться в журналах «Современник», «Искра» и других выступали в 50—60-е годы XIX века.
Вымышленный «портрет» Пруткова, созданный Львом Жемчужниковым, Александром Бейдеманом и Львом Лагорио
Хорошо известны и авторы этой мистификации: поэты Алексей Толстой (наибольший в количественном исчислении вклад), братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы. Они серьезно подошли к реализации своей идеи, создали даже подробную биографию своего героя, из которой узнаем, что Козьма Петрович Прутков (1803 -1863) провёл всю свою жизнь, кроме детских лет и раннего отрочества, на государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому. Имел поместье в хуторке «Пустынька» вблизи ж/д станции Саблино и т.д.
Наиболее популярными стали афоризмы Пруткова:
– Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.
– Если хочешь быть счастливым, будь им.
– Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно и др.
Не менее интересными оказались и стихи Прутков.
Мой портрет
Когда в толпе ты встретишь человека,
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Кого власы подъяты в беспорядке;
Всегда дрожит в нервическом припадке, —
Кого язвят со злостью вечно новой,
С кого толпа венец его лавровый
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,
В моих устах спокойная улыбка,
(* Вариант: «На коем фрак». (Примечание К. Пруткова
Первая публикация — в «Современнике», 1860, № 3)
Опыт этой литературной мистификации оказался настолько успешным, что сочинения Козьмы Пруткова издаются по сих пор, чего не скажешь о еще одной литературной мистификации, имя которой Чарубина де Габриак. А как удивительно красиво все начиналось!
Анастасия Цветаева в своих «Воспоминаниях» так описала эту историю: «Ее звали Елизавета Ивановна Дмитриева. Она была учительница. Очень скромна, некрасива, невзрачна. Макс (поэт Максимилиан Волошин- Прим. В.Г.) увлекся ее стихами, выдумал способ ей стать известной, создал миф об (испанке?) Чарубине де Габриак, и в сиянье этого имени, иноземности, воображенной красоты ее стихи взошли над Россией – как молодой месяц. А затем-затем люди все осквернили, уничтожили, а она больше не стала писать стихов. Был жестокий день, когда – на вокзале – группа поэтов ждала красавицу поэтессу с пламенным именем. Из вагона вышла незаметная маленькая женщина, – и один из ждавших, поэт! -повел себя недостойно, непозволительно. Макс вызвал его на дуэль».
Еще один штрих к ее портрету – семи до шестнадцати лет Дмитриева страдала чахоткой, была прикована к постели, и на всю жизнь осталась хромой.
Лето 1909 Елизавета Дмитриева провела в Коктебеле, на даче у Волошина, где родилась совместная идея литературной мистификации, был придуман звучный псевдоним Черубина де Габриак и литературная маска таинственной красавицы-католички.
Успех Черубины де Габриак был кратким и головокружительным. И неудивительно, ведь она на самом деле писала замечательные стихи.
«В глубоких бороздах ладони. »
В глубоких бороздах ладони
Читаю жизни письмена:
В них путь к Мистической Короне
И плоти мертвой глубина.
В кольце зловещего Сатурна
С моей судьбой сплелась любовь.
Какой уронит жребий урна?
Какой стрелой зажжется кровь?
Падет ли алою росою,
Земным огнем спалив уста?
Иль ляжет белой полосою
Под знаком Розы и Креста?
Но вскоре ее разоблачили. Разоблачение Черубины состоялось в конце 1909. Первым правду узнал поэт Михаил Кузьмин, сумевший узнать номер телефона Дмитриевой. Переводчик фон Гюнтер добился у Дмитриевой признания в обмане, и тайна стала известна в редакции «Аполлона», где она постоянно публиковалась. А затем, как мы уже знаем, последовал оскорбительный выпад Гумилева в адрес Дмитриевой, который и привел к вызову на дуэль Гумилева Волошиным.
Все это обернулось для поэтессы тяжелейшим творческим кризисом.
Елизавета Дмитриева (1887- 1928), поэтесса, драматург, переводчик еще писала стихи и после этой злополучной истории, но добиться известности под своим именем ей так и не удалось.
В истории литературы есть еще один случай, который можно называть по-разному – или мистификацией, или плагиатом. Началась эта странная история в Грузии, была связана с именем азербайджанского поэта Мирзы Шафи Вазеха (1792 или 1804 – 1852 ), а закончилась в далекой Германии.
В 1844 году в Тифлис (Тбилиси), в то далекое время это была столица Тифлисской губернии Великой Российской империи, приехал немецкий литератор и ориенталист Фридрих Боденштедт, который вскоре познакомился с Мирзой Шафи Вазехом, который работал здесь учителем.
Вернувшись в Германию, в 1850 году Боденштедт издал объемистую книгу «1001 день на Востоке» («Tausend und ein Tag im Orient»), часть которой посвящена Мирзе Шафи Вазеху. А в 1851 году вышла книга «Песни Мирзы-Шафи» («Die Lieder des Mirza-Schaffy») в переводе Ф. Боденштедта. Книга неожиданно стала необычайно популярной. Настолько популярно, что ежегодно переиздавалась и была переведена на многие европейские языки.
Самое интересное стало происходить потом. Через двадцать лет после смерти Мирзы Шафи Вазеха Боденштедт издал книгу «Из наследия Мирзы Шафи», в которой объявил, что песни Мирзы-Шафи будто бы являются не переводами стихов азербайджанского поэта, писавшего кроме своего родного языка еще и на персидском, а его, Фридриха Боденштедта, собственные произведения.
Наше небольшое эссе о самых известных литературных мистификациях закончим трагическим рассказом об истории под название «Эмиль Ажар». Мистификация. В 1974 году писатель Эмиль Ажар публикует свой дебютный роман «Голубчик». Критики принимают его восторженно, а затем объявляется и автор, пишущий под этим псевдонимом, — это молодой литератор Поль Павлович, племянник знаменитого писателя Ромена Гари (1914- 1980). Его второй роман «Вся жизнь впереди» получает Гонкуровскую премию, главную литературную награду Франции. Всего у Ажара выходят четыре романа.
Нельзя не сказать, хотя бы несколько слов о самом Гари, насколько интересной и удивительной была его жизнь. Настоящее имя – Роман Кацев) родился Вильно в тогдашней Российской империи. Существовала легенда, что его настоящим отцом является Иван Мозжухин, звезда российского немого кино. В 1928 году мать с сыном переехали во Францию, в Ниццу. Роман изучал право в Экс-ан-Провансе и в Париже. Кроме того, он обучался лётному делу, чтобы стать военным пилотом. Во время войны он воевал в Европе и Африке. После войны был на дипломатической службе. Его первый роман вышел в 1945 году. Вскоре он становится одним из самых плодовитых и талантливых французских писателей. Но вернемся к теме нашего рассказа. А именно к литературным мистификациям.
Однако вскоре критики заподозрили неладное. Некоторые из них сочли автором романов все того же Гари. Некоторые, но далеко не все. Дело в том, что к середине 1970-х Ромена Гари, лауреата Гонкуровской премии, считали исписавшимся и выдохшимся.
Все окончательно стало ясно после публикации в 1981 году эссе «Жизнь и смерть Эмиля Ажара», которое Гари написал за несколько дней до смерти.
Причиной глубокого душевного кризиса, приведшей Гари к самоубийству, послужило то, что вся слава досталась в итоге не настоящему Гари, а вымышленному Ажару. Хотя по существу Ромен Гари является единственным писателем, прилучившим Гонкуровскую премию дважды – в 1956 году под именем Ромена Гари за роман «Корни неба» и в 1975 году под именем Эмиля Ажара за роман «Вся жизнь впереди»…Как показало время, жизнь у Эмиля Ажара оказалась недолгой.
© 2010 – Институт Русского культурного наследия Латвии – Latvijas Krievu kultūras mantojuma institūts
skeptimist
skeptimist (Блог Андрея В. Ставицкого)
Соотноси всё с вечностью
История литературных мистификаций
В рамках курса “Миф в истории литературы” я готовлю семинар по литературных мистификациям и подделкам. И в этом плане мне показалась интересной публикация у historyonline в История литературных мистификаций
Мистификация всегда была в той или иной степени свойственна литературе. Собственно говоря, что такое литературное произведение, как не попытка убедить кого-то — читателя, критика, самого себя, — в существовании придуманной писателем реальности? Поэтому нет ничего удивительного в том, что появились не только сочиненные кем-то миры, но и фальшивые произведения и придуманные писатели.
Первой литературной мистификацией многие исследователи называют гомеровские поэмы — личность Гомера была, по их мнению, придумана, а сочинения, ему приписанные, — плод коллективного труда, продолжавшегося, возможно, не одно десятилетие. Уж точно мистификация — пародийный эпос «Батрахомиомахия», или «Война мышей и лягушек», приписываемый поочередно Гомеру, древнегреческому философу Пигрету и целому ряду других, менее заметных поэтов.
В эпоху средневековья появление мистификаторов было «облегчено» отношением людей того времени к литературе: текст был священен, и Бог напрямую передавал его человеку, который, таким образом, был не автором, а лишь «проводником» Божественной воли. Чужие тексты могли заимствоваться, переделываться и видоизменяться совершенно спокойно. Не удивительно, что практически все популярные тогда произведения — как светского, так и церковного характера, — дописывались и дополнялись переписчиками. В эпоху Ренессанса, когда интерес к старинным авторам и их текстам был особенно высок, вместе с ранее неизвестными подлинными произведениями античных авторов стали появляться многочисленные подделки. Дописывали историков — Ксенофонта и Плутарха. «Находили» потерянные поэмы Катулла, речи Цицерона, сатиры Ювенала. «Отыскивали» сочинения отцов церкви и свитки с библейскими текстами. Подобные подделки часто обставлялись весьма изобретательно: изготовлялись рукописи, которым придавался «старинный» вид, а потом они при таинственных обстоятельствах «обнаруживались» в старых монастырях, развалинах замков, раскопанных склепах и тому подобных местах. Многие из этих подделок были разоблачены только несколько столетий спустя.
Настоящий взрыв литературных мистификаций пришелся на вторую половину XVIII века. Особенно популярны были так называемые мнимые переводы. В 1729 году Шарль Монтескье опубликовал «перевод с греческого» поэмы «Храм Книдский», в 1764 году английский писатель Хорэс Уолпол выдал свой роман «Замок Отранто» — кстати, первый «готический» роман — за перевод итальянской рукописи. Для пущей достоверности Уолпол выдумал и автора — некоего Онофрио Муральто. Настоящим мастером выдавать свои тексты за чужие был Даниэль Дефо — из пятисот написанных им книг только четыре вышли под его настоящим именем, а остальные приписывались различным историческим и придуманным личностям. Сам Дефо выступал только как издатель. Так, например, три тома «Приключений Робинзона Крузо» были написаны «моряком из Йорка», «История войн Карла XII, короля Швеции» – неким «шотландским офицером, находящимся на шведской службе», «Записки кавалера» были выданы им за воспоминания дворянина, жившего в XVII веке, во время Великого мятежа, а «Повествование о всех грабежах, побегах и других делах Джона Шеппарда» — за предсмертные записки реально существовавшего знаменитого разбойника Джона Шеппарда, написанные им в тюрьме.
Но самой известной литературной мистификацией того времени были, безусловно, «Песни Оссиана», созданные талантливейшим английским поэтом и литературоведом Джорджем Макферсоном в 1760–1763 годах от лица шотландского барда Оссиана, жившего будто бы в III веке. Произведения Оссиана имели колоссальный успех у публики, переводились на множество языков и до своего разоблачения успели оставить глубочайший след в мировой литературе.
Макферсон издал «Оссиана» в тот период, когда шотландцы и ирландцы, объединенные общими историческими корнями и одинаково второстепенным положением по отношению к англичанам, стали активно возрождать свою культуру, язык, историческое самосознание. В этой ситуации прогэльски настроенные критики готовы были отстаивать подлинность поэм даже перед лицом очевидных доказательств обратного, и даже после окончательного разоблачения и признания самого Макферсона в фальсификации они отвели ему виднейшее место в пантеоне деятелей гэльского Возрождения. В подобной же ситуации оказался чешский филолог Вацлав Ганка. В 1819 году он издал «Краловедворскую рукопись», якобы найденную им в церкви города Кралев Двор. В рукописи признали памятник XIII века, доказывавший древность чешской литературы, фактически не существовавшей к началу XIX века. Через несколько лет Ганка опубликовал еще одну рукопись — «Зеленогорскую», под названием «Суд Либуше», относимую уже к IX веку, — к тем временам, когда у остальных славян не было не только литературы, но даже письменности. Окончательно поддельность рукописей была доказана лишь в 1886 году, но даже после этого имя Вацлава Ганки пользуется огромным уважением — как патриота, много сделавшего для поднятия престижа чешской литературы.
К сожалению, далеко не все мистификаторы столь удачно пережили разоблачение. Известна трагическая судьба гениального английского поэта Томаса Чаттертона. Помимо публиковавшихся под его собственным именем сатирических произведений, Чаттертон создал ряд поэм, приписанных им жившему в XV веке монаху Томасу Раули и некоторым его современникам. Причем Чаттертон, с раннего возраста отличавшийся любовью к старинным книгам, подошел к своему обману со всей серьезностью: им были сфабрикованы рукописи на подлинном пергаменте того времени, написанные на староанглийском языке старинным, трудночитаемым почерком. Некоторые свои «находки» Чаттертон послал уже упоминавшемуся Хорэсу Уолполу — он, по мнению Чаттертона, должен был благосклонно отнестись к вымышленному творчеству средневекового монаха. Поначалу все так и было, но затем Уолпол догадался о подделке. В 1770 году Чаттертон покончил с собой — ему не было еще и восемнадцати лет. Английские литературоведы называют его одним из гениальнейших поэтов Великобритании. К сожалению, заигравшись в чужую, выдуманную жизнь, Томас Чаттертон потерял свою…
Среди известнейших мистификаторов также следует упомянуть Проспера Мериме. Сначала он опубликовал сборник пьес под именем выдуманной испанской актрисы Клары Газуль, затем — сборник своеобразных баллад в прозе «Гузла», приписанный столь же нереальному сербскому сказителю Иакинфу Маглановичу. Хотя Мериме не особо скрывался — в сборнике пьес был даже напечатан портрет Газуль, представлявший собой портрет самого Мериме в женском платье: каждый знавший писателя в лицо легко узнал бы его. Тем не менее, на мистификацию поддался сам Александр Сергеевич Пушкин, переведший 11 песен из «Гузлы» для своего сборника «Песни западных славян».
Пушкин, к слову, и сам был не чужд мистификациям: публикуя знаменитые «Повести Белкина», сам поэт выступал лишь в роли издателя. А в 1837 году Пушкин выпустил статью «Последний из родственников Иоанны д’Арк», где процитировал письма Вольтера — сочиненные самим поэтом. Прибегал он и к «мнимым переводам» — по цензурным соображениям многие из его «вольнодумных» стихов сопровождались приписками: «с латинского», «из Андрея Шенье», «с французского»… Так же поступали Лермонтов, Некрасов, другие авторы. Было множество и откровенных подделок: выходили ненастоящие романы Вальтера Скотта, Анны Рэдклифф и Бальзака, пьесы Мольера и даже Шекспира. Вопрос о том, не был ли сам Шекспир величайшей литературной мистификацией, скромно вынесем за скобки.
В России за последние двести лет литературные мистификации и мистификаторы случались во множестве. Например, Козьма Прутков — самодовольный графоман, чья литературная деятельность пришлась на 50–60-е года XIX века. Лишь спустя некоторое время выяснилось, что Пруткова создали братья Жемчужниковы и А. К. Толстой. Образ Пруткова настолько оброс плотью и кровью, что было издано полное собрание его произведений, написан его портрет, а в литературе стали появляться его родственники — например, в 1913 году несуществующим издательством «Зеленый остров» был выпущен сборник первых стихотворений его «племянницы» Анжелики Сафьяновой — литературная мистификация писателя Л.В. Никулина.
Другой подобный случай — красивая и печальная история Черубины де Габриак. Образ, созданный Максимилианом Волошиным и Елизаветой Дмитриевой (в замужестве Васильевой), поражал воображение современников своей трагической красотой, а разоблачение обмана повлекло за собой дуэль между Волошиным и Гумилевым и практически полный отход Васильевой от литературы. Только спустя много лет она выпустила еще один поэтический сборник, «Домик под грушевым деревом» — снова под чужим именем, на этот раз китайского поэта Ли Сянцзы.
Самой известной мистификацией ХХ века был образ романиста Эмиля Ажара, воплощенный в жизнь известнейшим французским писателем Роменом Гари, лауреатом Гонкуровской премии. Устав от своей сложившейся литературной репутации, Гари в 1974 году публикует первый роман Ажара «Толстяк», сразу же завоевавший любовь и признание. Уже следующий роман Ажара был награжден Гонкуровской премией — таким образом, Ромен Гари (а точнее, Роман Кацев — настоящее имя писателя) стал единственным в мире дважды лауреатом этой награды, никогда не присуждающейся два раза. Ажар, тем не менее, от премии отказался — и как оказалось, под этим именем скрывался Поль Павлович, племянник Гари, в дальнейшем попавший в психиатрическую клинику. А вскорости стало известно, что Павлович лишь играл — по просьбе дяди — роль Ажара, о чем он написал в своей книге «Человек, которому верили». В 1980 году Ромен Гари — а заодно и Эмиль Ажар — покончил с собой.
Что заставляло всех этих — и многих других — людей, безусловно талантливых, зачастую даже гениальных, прятать свое лицо за чужой маской, отказываясь от прав на собственные произведения? Если не считать очевидных случаев, когда причиной была жажда наживы или другие, гораздо более благородные, но тоже совершенно понятные причины (как, например, в истории Вацлава Ганки), мотивы подобного поведения, часто приводящего к самым печальным последствиям, неясны. Например, многие знакомые Чаттертона недоумевали — опубликуй он свои произведения под собственным именем, он завоевал бы всеобщее признание. Но Чаттертон гораздо увереннее чувствовал себя в роли «Раули», чем когда был самим собой. Так же и Макферсон — оставаясь собой, он писал гораздо слабее, чем перевоплотившись в Оссиана. Подобная «маска», зачастую полностью заменяющая лицо, является необходимым элементом мистификации. Игра — безусловное условие любого творчества — у мистификаторов приобретает гипертрофированные размеры. Создатель мистификации зачастую может творить, только растворив свое истинное «я» в придуманной им маске, создав не только свой собственный мир, но и демиурга тире единственного жителя этого мира. Придуманная маска помогает писателю отойти от навязанных ему (или им самим) ограничений — сословных, стилистических, исторических… Он получает возможность, отринув собственное «я», обрести взамен творческую свободу — и таким образом выстроить себя заново. Начиная с эпохи модернизма, идея игры, расщепленной личности, «скрытого» автора доминирует над самой литературой. Авторы выстраивают себя, свою биографию, по законам написанных ими текстов, — текст, таким образом, является гораздо более реальным, чем его автор. Границы между литературой и жизнью смещаются: фигура автора становится элементом художественной структуры текста, и в итоге получается своеобразное комплексное произведение, состоящее из собственно текста (или текстов) и сконструированного автора.
С этой точки зрения виртуальная реальность, поселившаяся в Интернете, дает просто неограниченные возможности для различного рода мистификаций, ставя в изначально равные условия существующих людей и выдуманных персонажей. И у тех, и у других есть только электронный адрес и способность порождать текст. Все опасности, которые подстерегали их предшественников, теперь исчезли: нет необходимости предъявлять рукописи, лично являться на различные мероприятия, следить за языковыми особенностями или отслеживать аллюзии и заимствования в своих и чужих произведениях. Любой, вышедший на просторы всемирной паутины со своим литературным — или претендующим на это звание — творчеством, становится реальным в момент своего появления, — и следует учитывать, что в случае выхода из виртуального пространства свое существование придется доказывать заново. Потому как то, что было порождено Интернетом, в нем же и должно жить.
В конце концов, известная фраза «Весь мир — театр, а люди в нем — актеры» применима к любому миру, вне зависимости от его реальности.
Источники:
http://www.litdic.ru/mistifikaciya-literaturnaya/
http://www.russkije.lv/ru/journalism/read/gribkov-mistifikacii/
http://skeptimist.livejournal.com/1293389.html
