Отзывы на книгу “рождественская елка” чарльз диккенс. Рождественская ёлка (Чарльз Диккенс) О книге «Рождественская ёлка» Чарльз Диккенс
Рождественская ёлка Текст
Перейти к аудиокниге
- Объем: 24 стр.
- Жанр:з арубежная классика, л итература 19 века
- Теги:о черки, р ождественские истории
- Входит в сборник:Лучшие рождественские истории (сборник)
Удобные форматы для скачивания
-
- О компании
- Контакты
- Служба поддержки
- Возврат
- © ООО «ЛитРес»
-
- Активировать купон
- Публичная оферта
- Политика обработки
персональных данных - Согласие на получение рассылки
- Сотрудничество
- Издательствам
- Авторам
- Библиотекам
- Партнёрам
- Вебмастерам
- Что почитать?
- Бестселлеры
- Скоро в продаже
- Популярные авторы
- Интервью с авторами
- ЛитРес: Истории
-
-
ЛитРес в соц.сетях
-
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке:
- Нажмите на многоточие
рядом с книгой - Выберите пункт
«Добавить в корзину»
Рецензии на книгу Рождественская ёлка
О чём вы думаете, когда смотрите на ёлку? Мы пробегаем по ней от макушки до самого низа. Взгляд цепляется за какую-нибудь игрушку. Мы внимательно и детально рассматриваем её. В голове мелькают связанные с ней истории. Но не все игрушки могут дарить чудо и рождать прекрасные воспоминания. Некоторые из них могут оказаться детским кошмаром.
Читателя буквально накрывает рождественской атмосферой, создаётся праздничное настроение. На душе становится тепло и уютно. Мы окунаемся в детство и видим, как всё тогда казалось нам чудеснее, а сегодня уже обыденно и обыкновенно. И не кажется больше чем-то таинственным разноцветная гирлянда зажигаемых на ёлочке фонариков. Понимаем, что это нормально, и светлой грустью наполняется душа.
А потом нам рассказывают неведомое количество всевозможных и разнообразных историй про призраков. Совсем непонятно зачем и к чему. И праздничной атмосферы как не бывало. Занавес. Финал. И минус 3 балла.
Я не могу сказать, что разбираюсь в творчестве Диккенса, так как до этого момента читала всего одну книгу, но я однозначно ждала чего то другого. Я понимаю, что автор когда пишет рассказ может отличаться от своего же стиля, созданного во время написания полноценных романов, но тут как – то не зашло. Диккенс казался мне скорее реалистичным писателем, но тут он напоминал Николай Гоголь либо Говард Лавкрафт. При чем не особо удачно.
Сначала Диккенс был более предсказуем – красивый слог, описание рождественской ели, но потом. пошла как – то мистика, приведения и ассоциации; истории, рассказанные кем – то или услышанные. У меня даже была мысль, что я перепутала и скачала не ту книгу, но – нет – все было верно. Наибольший минус – мне не хватило глубины в ассоциация, они были поверхностны, не вызывали ужаса или тревоги. Может это что – то из набросков автора или поиск себе в новом жанре, но, увы, не удачный. При возможности вернусь к автору, буду тщательнее выбирать произведение.
@rina_rot, загугнила картинку. Слушай, в ней что – то есть, она как то толкает на раздумья.
@rina_rot, о, ты продолжаешь быть моей Снегурочкой, визуализирующей миры Диккенса!
@cupy, сама начала перечитывать его Рождественские истории, погружаюсь, так сказать)
Рождество! Стоит только вспомнить детство-сказочный мир: новогодняя елка, украшенная множеством игрушек, ожидание чуда-исполнения желаний. Самые обыкновенные вещи становятся необыкновенными и зачарованными. А если к этим вещам придумать историю, то смотря на украшенную игрушками елку, можно прочитать целое произведение. Жаль, что отличная задумка не до конца дошла до моего сердца. Думаю, если бы не столь быстрые ассоциации автора, а наоборот, более проникновенная (пусть и пару рассказанных историй, но стоящих) история заключалась в этих елочных игрушках, то я бы влюбилась в “Рождественскую елку”.
Каждый оценит по своему, но мне не хватило более глубокого проникновения в потаенные уголки в задумке автора. Надеюсь, Диккенс в дальнейшем больше зацепит меня.
#флешмоб_Рождество2018 .
Прочитав рецензии других ридлян, я надеялась, что меня также тронут воспоминания взрослого человека о своём детстве, о своём Рождестве. Но, увы и ах, этого не произошло. Да, возможно, у кого-то и закопошатся остатки серого вещества в надежде оживить в памяти волшебные воспоминания, но это явно не про меня. Этот рассказ был скучен. Более того у меня не возникло ни капли желания вспомнить что-либо из своего прошлого.
Из положительного могу только сказать, что рассказ очень эмоционален. И это подкупает. Так что продолжение знакомства с автором скорее всего состоится. Неравнодушные люди, читавшие Диккенса, не проходите мимо и посоветуйте что-либо крайне впечатляющее у этого автора!
Сам сюжет не впечатлил, да и повествование тоже. Это скорее сгодилось бы в записи личного характера, для дневника, каких-либо мемуаров, но в качестве рассказа, да ещё и Рождественского, явно нет. Скажу честно, такого рода воспоминания из детства меня немного, самую каплю, удивили. У меня никогда не было каких-то неприятных ассоциаций связанных с игрушками, и я не поняла волнений автора по этому поводу. Да, детство у всех проходила по-разному, да и все мы разные, но я этого не приняла, не прониклась настроением автора.
Если бы не Рождественский Флешмоб, я бы и не взялась читать эту книгу, а точнее рассказ. И знаете, я бы не потеряла многого.
Отзывы на книгу “рождественская елка” чарльз диккенс. Рождественская ёлка (Чарльз Диккенс) О книге «Рождественская ёлка» Чарльз Диккенс
- ЖАНРЫ
- АВТОРЫ
- КНИГИ 589 979
- СЕРИИ
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 548 668
Сегодня вечером я наблюдал за веселой гурьбою детей, собравшихся вокруг рождественской елки — милая немецкая затея! Елка была установлена посередине большого круглого стола и поднималась высоко над их головами. Она ярко светилась множеством маленьких свечек и вся кругом искрилась и сверкала блестящими вещицами. Тут были розовощекие куклы, притаившиеся в зеленой чаще; было много настоящих часиков (во всяком случае — с подвижными стрелками, их можно было без конца заводить!), качавшихся на бесчисленных ветках; были полированные стулья, столы и кровати, гардеробы и куранты и всякие другие предметы обихода (на диво сработанные из жести в городе Уолвергемптоне[1]), насаженные на сучья, точно обстановка сказочного домика; были здесь и хорошенькие круглолицые человечки, куда приятнее с виду, чем иные люди, — и не удивительно: ведь голова у них отвинчивалась, и они оказывались начинены леденцами; были скрипки и барабаны, были бубны, книжки, рабочие ларчики и ларчики с красками, ларчики с конфетами, ларчики с секретами, всякого рода ларчики; были побрякушки для девочек постарше, сверкающие куда ярче, чем золото и бриллианты взрослых; были самого забавного вида корзиночки и подушечки для булавок; были ружья, сабли и знамена; были волшебницы, стоящие в заколдованном кругу из картона и предсказывающие судьбу; были волчки, кубари, игольницы, флакончики для нюхательных солей, «вопросы-ответы», бутоньерки; настоящие фрукты, оклеенные фольгой; искусственные яблоки, груши, грецкие орехи с сюрпризом внутри; словом, как шепнула в восхищении своей подружке одна стоявшая передо мной хорошенькая девочка, было там «все на свете и даже больше того». Этот пестрый набор предметов, висевших на дереве, как волшебные плоды, и отражавших яркий блеск взоров, направленных на них со всех сторон, — причем иные из алмазных глаз, любовавшихся ими, приходились еле-еле на уровне стола, а некоторые светились испуганным восторгом у груди миловидной матери, тетки или няньки, — являл собой живое воплощение детской фантазии; и мне подумалось, что все — и деревья, какие растут, и веши, какие создаются на земле, — в наши детские годы расцветает буйной красотой.
И вот, когда я вернулся к себе, одинокий, и один во всем доме не сплю, мои мысли, послушные очарованию, которому я не хочу противиться, потянулись к моему далекому детству. Я пробую сообразить, что каждому из нас ярче всего запомнилось на ветках рождественской елки наших юных дней, — на ветках, по которым мы карабкались к действительной жизни.
Прямо среди комнаты, не стесняемое в росте ни близко подступившими стенами, ни быстро достижимым потолком, высится дерево-призрак. И когда я гляжу снизу вверх в мглистый блеск его вершины — ибо я примечаю за этим деревом странное свойство, что растет оно как бы сверху вниз, к земле, — я заглядываю в мои первые рождественские воспоминания!
Сперва я вижу все только игрушки. Там наверху среди зеленого остролиста[2] и красных ягод ухмыляется, засунув руки в карманы, Акробат, который нипочем не хочет лежать смирно — кладу его на пол, а он, толстопузый, упрямо перекатывается с боку на бок, покуда не умается, и пялит на меня свои рачьи глаза — и тогда я для виду хохочу вовсю, а сам в глубине души боюсь его до крайности. Рядом с ним — эта адская табакерка, из которой выскакивает проклятый Советник в черной мантии, в отвратительном косматом парике и с разинутым ртом из красного сукна: он совершенно несносен, но от него никак не отделаешься, потому что у него есть обыкновение даже во сне, когда его меньше всего ожидаешь, величественно вылетать из гигантской табакерки. Как и та хвостатая лягушка, там поодаль: никогда не знаешь, не вскочит ли она ни с того ни с сего, и когда она, пролетев над свечкой, сядет вдруг тебе на ладонь, показывая свою пятнистую спину — зеленую в красных крапинках, — она просто омерзительна. Картонная леди в юбках голубого шелка, прислоненная к подсвечнику и готовая затанцевать, — она добрей, и она красивая; но я не сказал бы того же о картонном человечке, побольше ее, которого вешают на стену и дергают за веревку: нос у него какой-то зловещий; а когда он закидывает ноги самому себе за шею (что он проделывает очень часто), он просто ужасен, с ним жутко оставаться с глазу на глаз.
Когда эта страшная маска впервые посмотрела на меня? Кто ее надел, и почему я до того перепугался, что встреча с ней составила эру в моей жизни? Сама по себе маска не безобразна; она задумана скорее смешной; так почему же ее жесткие черты были так невыносимы? Не потому, конечно, что она скрывала лицо человека. Прикрыть лицо мог бы и фартук; но хоть я и предпочел бы, чтоб и его откинули, фартук не был бы так нестерпим, как эта маска. Или дело в том, что маска неподвижна? У куклы тоже неподвижное лицо, но я же ее не боялся. Или, может быть, при этой явной перемене, свершаемой с настоящим лицом, в мое трепетное сердце проникало отдаленное предчувствие и ужас перед той неотвратимой переменой, которая свершится с каждым лицом и сделает его неподвижным? Ничто не могло меня с ней примирить. Ни барабанщики, издававшие заунывное чириканье, когда вертишь ручку; ни целый полк солдатиков с немым оркестром, которых вынимали из коробки и натыкали одного за другим на шпеньки небольшой раздвижной подставки; ни старуха из проволоки и бурого папье-маше, отрезающая куски пирога двум малышам, — долго-долго ничто не могло меня по-настоящему утешить. Маску поворачивали, показывая мне, что она картонная; наконец заперли в шкаф, уверяя, что больше никто ее не наденет, — но и это ничуть меня не успокоило. Одного воспоминания об этом застывшем лице, простого сознания, что оно где-то существует, было довольно, чтобы ночью я просыпался в поту и в ужасе кричал: «Ой, идет, я знаю! Ой, маска!»
В те дни, глядя на старого ослика с корзинами (вот он висит и здесь), я не спрашивал, из чего он сделан. Помню, шкура на нем, если пощупать, была настоящая. А большая вороная лошадь в круглых красных пятнах, лошадь, на которую я мог даже сесть верхом, — я никогда не спрашивал себя, почему у нее такой странный вид, и не думал о том, что такую лошадь не часто увидишь в Ньюмаркете[3]. У четверки лошадей, бесцветных рядом с этой, которые везли фургон с сырами и которых можно было выпрягать и ставить, как в стойло, под рояль, вместо хвостов были, по-видимому, обрывки мехового воротника, а вместо гривы еще по обрывку, и стояли они не на ногах, а на колышках, но это все было иначе, когда их приносили домой в подарок к рождеству. Тогда они были хороши; и сбруя не была у них бесцеремонно прибита гвоздями прямо к груди, как это ясно для меня теперь. Тренькающий механизм музыкальной коляски состоял — это я выяснил тогда же — из проволоки и зубочисток; а вон того маленького акробата в жилетке, непрестанно выскакивающего с одной стороны деревянной рамки и летящего вниз головой на другую, я всегда считал существом хотя и добродушным, но придурковатым; зато лестница Иакова с ним рядом, сделанная из красных деревянных квадратиков, что со стуком выдвигались друг за дружкой, раскрывая каждый новую картинку, вся сверху донизу в звонких бубенчиках, была чудо из чудес и сплошная радость.
Ах! Кукольный дом! Он, правда, не был моим, но я хаживал туда в гости. Я и вполовину так не восхищался зданием парламента, как этим особнячком с каменным фасадом и настоящими стеклянными окнами, с крылечком и настоящим балконом, таким зеленым, каких теперь никогда не увидишь — разве что где-нибудь на курорте; но и те представляют собой только жалкую подделку. И хотя открывался он весь сразу, всей стеной фасада (что, согласен, неприятно поражало, так как обнаруживалось, что за парадным ходом нет лестницы), но стоило только закрыть ее опять, и я снова мог верить. В нем даже и в открытом были явно две отдельные комнаты, гостиная и спальня, изящно меблированные, и к ним еще кухня! Кухня была лучше всего: с плитой, с кочергой из необыкновенно мягкого чугуна и со множеством всяческой утвари в миниатюре — ох, и с грелкой! — и с оловянным поваром в профиль, всегда собирающимся зажарить две рыбины. И с каким же восторгом я, как тот нищий в гостях у Бармесида[4], отдавал должное княжескому пиршеству, когда передо мною ставились деревянные тарелочки, каждая с особым кушаньем, окороком или индейкой, накрепко к ней приклеенной, под каким-то зеленым гарниром — теперь мне вспоминается, что это был мох! Разве могли бы все нынешние Общества Трезвости, вместе взятые, угостить меня таким чаем, какой пивал я из тех голубеньких фаянсовых чашечек, в которых жидкость в самом деле держалась и не вытекала (ее наливали, помню, из деревянного бочонка, и она отдавала спичками) и которые превращали чай в нектар? И если две лопатки недействующих щипчиков для сахара хлопались друг о дружку и ничего не могли ухватить, как руки у Панча[5], так разве это важно? И если однажды я завопил как отравленный и поверг в ужас приличное общество, когда мне случилось выпить чайную ложечку, растворенную ненароком в слишком горячем чае, так мне же это ничуть не повредило — принял порошок, только и всего!
Источники:
http://www.litres.ru/charlz-dikkens/rozhdestvenskaya-elka/otzivi/
http://readly.ru/book/12768/reviews/
http://www.litmir.me/br/?b=7095&p=1 - Нажмите на многоточие
