За что сидел в соловках академик лихачев. – Это был официальный запрет? Смотреть что такое “Лихачев Д.С

За что сидел в соловках академик лихачев. – Это был официальный запрет? Смотреть что такое “Лихачев Д.С

Дмитрий Сергеевич Лихачев – соловецкий академик и каторжанин

“Хотя Дмитрий Сергеевич окончил к тому моменту уже Петербургский университет по двум отделениям, он, тем не менее, писал: “Основным моим университетом был СЛОН, он у нас и на лагерной печати изображался”.

Медяковый Штым – академик Дм.Лихачев

Тоже вам юмор. СЛОН, имеется в виду соловецкий лагерь, куда он был сослан как контрреволюционер на пятилетний срок. “А в нем профессор Ванька Комиссаров, король соловецких урок, артистическая личность (играл Арбенина в тюремном театре и один раз спас Дмитрию Сергеевичу жизнь). Так вот, этот Ванька Комиссаров обучил меня, как достоинства не терять, а всегда по своей форме ходить. От него и прозвище свое получил “медяковый штым”, за статью окрестил “Картежные игры уголовников”. Это была первая научная статья Дмитрия Сергеевича, опубликованная в журнале “Соловецкие острова”, а “медяковый штым” означает на тюремном жаргоне “сообразительный человек”.”(Лидия Сазонова в статье Лили Пальвелевой “Дмитрий Лихачев: “Человеческого достоинства стремился не ронять”. Радио Свобода. 28.11.2006).

Соловецкий зэк – кавалер ордена святого Андрея Первозванного

В 1998 году первый посткоммунистический орден св. Андрея Первозванного – высший государственный орден новой России, был вручен Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Орден был учрежден царем Петром Великим в период посещения Соловков и строительства российского флота. До великого соловчанина-академика Лихачева андреевскими кавалерами были выдающийся дипломат и военный Федор Головин, князь А.Меньшиков, полководцы П.Румянцев и А.Суворов, государственные деятели – граф Федор Апраксин, Г.Потемкин, император Франции Наполеон, князь Талейран, английский полководец герцог Веллингтон.

Его счастливая звезда

Дмитрий Лихачев

“Однажды. я со своими студентами прилетел на Соловки. Нам повезло: мы увидели Дмитрия Сергеевича Лихачева, который прогуливался вечером по Соловецкому кремлю и рассказывал телевизионщикам о том, что было тут когда-то. А вы помните, за что был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения сам Дмитрий Сергеевич Лихачев? За протест против реформы русской орфографии 1918 года! За уважение к твердому знаку в слове “КОММЕРСАНТЪ”! (Ю. Пупынин, д.фил.н., С.-Петербург )

– Но сталинская кровавая метла вас не пощадила. На Соловках вас могли и расстрелять. Случайность помешала сталинским ушкуйникам или это промысел Божий?
– И то и другое. Промысел Божий выражается через случайность.
(Наталья Дардыкина. “И великие играли в рюхи”. Девять мгновений из жизни Дмитрия Лихачева. Московский комсомолец. 226. 28.11.1996)

Молодым человеком в 1928 году он был посажен в концлагерь на северных Соловецких островах. Но вместе с тяжелым, горьким чувством от услышанного остается недоумение: говоря о прожитой жизни, об отчаянии, гибели невинных, академик ни разу не назвал силу, которая сотворила все это с ним и с Россией. Вот он отлучился из барака на свидание с приехавшими родителями. К нему прибегает друг: за тобой приходили, ты включен в список на расстрел, по плану должны расстрелять 300 человек. Лихачеву удается спрятаться и избежать расстрела, вместо него был расстрелян другой человек. Но кто же эти люди, которые для выполнения плана по расстрелам хватали кого попало? Лихачев называет их так: “В это время власть в Соловецком лагере начали захватывать сумасшедшие, садисты”. Далее он подробно и верно описывает психологию, нравственность этих людей. Но ни разу не называет их политическую принадлежность. Зрителю остается думать, что не “в это” время на Соловках, не говоря уже об остальной России, власть захватили нормальные люди, не садисты. И характеристика соловецких сумасшедших и садистов к ним не применима.” (Вячеслав Орлов “Ничего не запомнили и ничему не научились”. Общая газета. 15.01.1998)

Поделиться в социальных сетях

Фильм “Соловки” потряс Лихачева

“Отклик академика был понятен, но что-то не по-лихачевски настойчив: “Этот фильм я должен видеть. Нет, как хотите, а ленту о Соловках вы мне покажете. Очень, очень вас прошу”. И вот однажды поздним вечером, когда сотрудники архива разошлись по домам, просмотр был устроен в пустом, недоступном для публики зале. Кроме Лихачева, присутствовали только директор архива Людмила Запрягаева, Дмитрий Чуковский и я. На экране пошли кадры, теперь-то всему миру известные: колонна зеков под конвоем идет на фоне древних стен и башен; под конвоем же грузят уголь в товарный вагон; пекут хлебы; ловят рыбу.

Мать Лихачева просит помощи у жены Максима Горького.

“Многоуважаемая Екатерина Павловна, 3 мая 29 г. я послала в Московское О.Г.П.У. 3 прошения о разрешении на свидание с сосланным в Соловки 31 окт. 28 г. Димитрием Сергеевичем Лихачевым для меня – матери, его отца и брата, ответа пока не получала. Т.к. это связано с отпуском моего мужа, то я решилась обратиться к Вам с просьбою походатайствовать о нас. Прошу Вас уведомить меня заранее. Вас очень благодарю и извиняюсь за беспокойство.
Вера Семеновна Лихачева. Ул. Красных Зорь, № 54, кв. 54.

Место под нарами в Соловках

“. Первое время на Соловках я жил в 13-й роте, роте общих работ. Там у меня было место под нарами, потому что на нарах мест уже не было – барак был переполнен. После общих работ со всеми их ужасами я начал работать в криминологическом кабинете, где занялся изучением малолетних преступников и отбором их для трудовой колонии.

В криминологическом кабинете Соловков собрался цвет петербургской интеллигенции. Возглавлял его бывший царский прокурор Александр Николаевич Колосов. Вместе с ним работали бывший революционер, философ Александр Александрович Мейер, арестованный по нашумевшему делу кружка философов “Воскресенье”, преподаватель Пединститута имени Герцена Александр Петрович Сухов, Ксения Анатольевна Половцева, доктор университета Сорбонны, Юлия Николаевна Данзас, в прошлом фрейлина при дворе Александры Федоровны и еще целый ряд очень интересных людей.

. С Соловецких островов мне удалось вывезти две тетради. Вернее, одну тетрадь я передал через отца. Он у меня был смелый человек: не только добился свидания со мной, приехал в Соловецкий лагерь, но и взялся вывезти на волю мою тетрадь, рискуя получить за это срок. Вторую тетрадь я вывез сам уже с Беломорско-Балтийского канала, куда был переведен с Соловков. В этой второй тетради было немало записей лагерного фольклора.

“. Но одновременно, внешне незаметно, шла другая жизнь. Я уже упоминал, что в Соловецком лагере было много интеллигенции, в частности, поэтов – Панкратов, Казарновский, Евреинов. Некоторые из них вернулись из белогвардейской эмиграции на родину и, конечно, сразу были арестованы. В том числе и первоклассный поэт Владимир Кименский (Дмитрий Сергеевич оговорился – Владимир Кемецкий. Прим.Ред.). Его настоящая фамилия была Свешников. Он поссорился со своим отцом – полковником царской армии, не желавшим отпускать сына в Советский Союз, поэтому он принял фамилию своей матери.

Поэтическая молодежь тогда жила стихами Баратынского и только что вышедшего сборника О.Мандельштама “Камень”.

Интеллигенция в условиях Соловков не сдавалась. Она жила своей, часто скрытой от посторонних глаз, духовной жизнью, собираясь и обсуждая разные философские проблемы. Помню выступления А.А.Мейера, воспоминания Ю.Н.Данзас об императорской семье, позднее на Беломорско-Балтийском канале рассказы А.Ф.Лосева. Это были очень интересные люди. Например, художник Прасс, написавший лучший портрет Чехова. Выйдя на свободу, он уехал в Париж и вскоре умер.

Заключенные поддерживали друг друга, помогали. Александр Александрович Мейер на Соловках работал над своими философскими статьями, и в частности, над размышлениями о “Фаусте”. Текст Гете ему подавал Гаврила Осипович Гордон, человек энциклопедических знаний, помнивший всего “Фауста” наизусть на немецком языке. Философские статьи А.А.Мейера опубликованы в 1981 году в Париже.

Это были исключительные, замечательные люди, и я считаю своим долгом помнить их и рассказать о них. (Дмитрий Лихачев. О Соловках 1928-1931 г.г. “Место под нарами”)

Читать еще:  Девушка с синдромом дауна учит людей танцевать и любить жизнь. – Дети с синдромом Дауна – особенные

О “совести нации”, о блаааороднейшем Дм.С.Лихачеве

Из книги историка А.Островского. “Глупость или измена? Расследование гибели СССР”, Москва, 2011

«Осенью, — вспоминает Г.О. Павловский, имея в виду 1989 г., — после многочисленных обсуждений было принято решение начать русскую игру». Смысл этой «игры» заключался в том, чтобы добиться победы оппозиции на выборах в Российской Федерации, после чего противопоставить российский центр союзному.
.
Вскоре после возвращения Б.Н. Ельцина из США, осенью 1989 г., возник Фонд содействия избирателям и депутатам «Содружество», который был создан для поддержки не только Межрегиональной депутатской группы, но и всего демократического движения в СССР. О своем возникновение фонд заявил изданием газеты «Позиция». Его руководителем и главным редактором газеты стал ученый Сергей Евгеньевич Трубе (p. 1949).

Но откуда черпали средства Г.Э. Бурбулис, А. Мурашев, М.М. Прусак и фонд «Содружество», мы пока не знаем.

Между тем обращает на себя внимание, что «в сентябре 1989 г. президенту Бушу был передан обстоятельный анализ положения дел в Кремле объемом примерно в 400 страниц. Анализ заканчивался любопытным выводом: шансы М.С. Горбачева остаться президентом СССР являются в лучшем случае сомнительными». 16 сентября А.С. Черняев записал в дневнике: «ЦРУ предсказывает: быть Горбачеву еще не более полугода», т.е. примерно до марта 1990 г. или же до республиканских выборов.

Показательно, что тогда же «в экспертных группах Совета национальной безопасности США» начали рассматривать «идею о создании на российской почве параллельного союзному политического и экономического центра», и американский бизнесмен Джордж Сорос вступил в переговоры с российскими неформалами.

«Я, — пишет Д.Сорос, — стал активно сотрудничать с Советским Союзом с начала 1987 года, после того, как Горбачев призвал Сахарова вернуться в Москву и «возобновить работу на благо Родины». Д. Сорос появился в Москве марте 1987 г., куда он отправился с надеждой организовать здесь отделение своего фонда. «Я, — вспоминает он, — впервые отправился в Москву туристом, надеясь убедить Андрея Сахарова возглавить фонд. Он настойчиво отговаривал меня, поскольку был убежден, что деньги в итоге окажутся в подвалах КГБ». Но американскому бизнесмену удалось настоять на своем.

«В результате многих встреч и переговоров с советскими официальными лицами, — отмечает Д. Сорос, — я образовал фонд со штаб-квартирой в Москве с ближайшей целью помочь Советскому Союзу стать открытым обществом. Первоначально это было совместное начинание Фонда культуры СССР и моего фонда в Нью-Йорке. Это совместное предприятие воплотилось в новый фонд «Культурная инициатива».

Совет министров СССР принял постановление «О деятельности советско-американского фонда «Культурная инициатива» на территории СССР 23 февраля 1989 г. Учредителями «Культурной инициативы» стали американский фонд Сороса и советский Фонд культуры, который под патронажем Раисы Максимовны Горбачевой возглавлял академик Д.С. Лихачев.

Дмитрий Сергеевич Лихачев заслуживает того, чтобы сказать здесь о нем хотя бы несколько слов. Родился он в Петербурге в ноябре 1906 г. в семье личного почетного гражданина. В 1923 г. поступил в Ленинградский университет.

8 февраля 1928 г. его арестовали. Если верить академику, то за участие в некоей «Космической академии наук».

«Космическая академия наук, — пояснял Дмитрий Сергеевич, — была своего рода маскарадным действом», «шутливым кружком». «Казалось бы, никому в голову не придет преследовать людей, собирающихся, чтобы беззаботно проводить время».

Как же проводили время «академики»? Обнародованные материалы следствия показывают, что среди тех «безобидных» «действ», которыми они занимались, было, например, обсуждение книги Генри Форда «Всемирное еврейство», в которой проводилась мысль о том, что революция 1917 г. в России — это результат еврейского заговора.

«Кандидатуры вступавших в состав КАНа лиц, — говорится в недавно опубликованных следственных материалах, — подвергались разностороннему обсуждению, причем принимались только наиболее подходящие по «мысли и духу», т.е. люди, считающие, что в «России царит теперь невероятный в мировой истории гнет и насилие над живой мыслью под редакцией жидовствующих чекистов».

Может быть это навет? Но, во-первых, Д.С.Лихачев нигде и никогда не ставил предъявленное им обвинение под сомнение, а во-вторых, он сам признал, что во время обыска у него действительно была изъята упомянутая книга Г. Форда.

Таким образом, получается, что сотрудником еврея Д. Сороса стал бывший антисемит Д.С. Лихачев.

Когда читаешь мемуары Дмитрия Сергеевича, поражаешься, до чего удивительная у него была судьба. Год он провел в лагере. И вдруг прокатилась волна арестов и расстрелов. Дмитрию Сергеевичу сообщили, что приходили и за ним. Что же он сделал? Если верить ему, спрятался за поленницей и просидел весь день. А вечером смешался с пришедшими с работы заключенными и спасся. Оказывается, к тому времени вместо него схватили и расстреляли другого человека. Неужели перепутали фамилии? Нет. Просто нужно было арестовать и расстрелять «300 или 400 человек». Когда план был выполнен, о Дмитрии Сергеевиче забыли.

Как же надо не уважать читателей, чтобы рассказывать подобные небылицы.

А что было потом? А потом будущий академик стал заниматься «наукой» —трудился в Криминалистическом кабинете. Чтобы читатели не пугались, Дмитрий Сергеевич пояснял, что занимался он в этом кабинете розыском бездомных детей2185. Откуда же бездомные дети на Соловках? Ответ может быть только один — это были малолетние беглецы из числа ссыльных или осужденных. Значит, если отвлечься от «науки», Дмитрий Сергеевич занимался розыском беглых.

Однажды в лагере, — писал Дмитрий Сергеевич, — ему удалось увидеть свое личное дело, «поверх которого стояла надпись «Имел связь с повстанцами на Соловках». Это откровение вызывает сразу несколько вопросов. Во-первых, откуда— «повстанцы» на Соловках? Во-вторых, неужели при таком криминале его взяли бы в Кримкаб? А, в-третьих, кто же допустил его в архив лагеря? Значит, к тому времени он был там своим человеком.

Удивительная история случилась и с освобождением. Поведав о том, как его перевели с Соловков на строительство Беломорканала, Дмитрий Сергеевич утверждает, будто бы по окончании этого строительства все заключенные были освобождены. «Меня осенью 1931 года увезли с Соловков, и 4 августа 1932 года я был освобожден с «красной чертою». «Красная черта» — это значит, что я был освобожден как ударник Беломорско-Балтийского канала: к этому времени он был закончен, и Сталин, в восторге, всех строителей освободил».

Действительно, по завершении строительства канала имело место «освобождение» заключенных; правда, не всех, а только «особого отличившихся». Но сочиняя свою «легенду», Д.С. Лихачев допустил одну маленькую оплошность: «канал был принят в эксплуатацию» 2 августа 1933 г., а Дмитрий Сергеевич освобожден 4 августа 1932 г., на год раньше, т.е. не по окончании, а в разгар строительства канала. Следовательно, его освободили досрочно и со снятием ограничений на жительство за какие-то другие заслуги.

Это умозаключение подтверждает тот факт, что, вернувшись в Ленинград, Дмитрий Сергеевич сразу же нашел место «литературного редактора в Соцэкгизе». Для тех, кто не имеет представления о том времени, следует отметить, что в СССР существовала цензура, и обязанность литературного редактора заключалась в том, чтобы следить не только за литературным стилем, но и идейным духом автора.

Как же могли столь ответственное дело доверить не только беспартийному, но и вчерашнему лагернику?

Не успел Дмитрий Сергеевич вернуться в Ленинград, как осенью 1932 г. началась паспортная реформа. Эта была массовая чистка советских городов от неблагонадежных элементов. Но она не затронула бывшего зэка. После убийства СМ. Кирова в 1934 г. грянула операция «Бывшие люди», жертвами которой тоже стали неблагонадежные лица. И она обошла стороной Дмитрия Сергеевича. Более того, в 1935 г. с него сняли судимость. А в 1937 г., когда волна сталинского террора накрыла Академию наук, бывшего лагерника взяли для укрепления ее кадров.

Читать еще:  Картины врубеля. Во власти демонов: знаменитые картины Михаила Врубеля, созданные за шаг от безумия

Стоит ли удивляться после этого слухам о сотрудничестве Д.С. Лихачева с госбезопасностью. Не в этом ли следует искать объяснение, как бывший антисемит оказался в одной лодке с евреем Д. Соросом.

Для руководства фондом «Культурная инициатива» были привлечены и другие видные представители советской интеллигенции.

«Им, — имея в виду названный фонд, писал Д. Сорос, — руководит независимое правление, состоящее из советских граждан, за исключением исполнительного директора моего фонда в Нью-Йорке. Список членов правления можно расценивать как справочник «Кто есть кто в гласности»: Юрий Афанасьев, историк, Григорий Бакланов, писатель, Тенгиз Буачидзе, филолог и писатель, Даниил Гранин, писатель Валентин Распутин, писатель, Борис Раушенбах, специалист в области систем управления, Татьяна Заславская, социолог».

Можно понять, как в руководстве фонда оказались бывший член редакции главного теоретического органа КПСС — журнала «Коммунист» Ю. Афанасьев, главный редактор журнала «Знамя» Г. Бакланов, писатель Д. Гранин, академик Т. Заславская. Но как туда попал В. Распутин, известно только одному Богу. Может быть, об этом знал еще шеф КГБ.

«Мы,— признается ГО. Павловский,— обсуждали тему выборов с Румянцевым и Соросом. Ему понравилась идея «русской игры». Удалось договориться о выделении средств на программу «Гражданское общество». Я, Пельман и Игрунов были сделаны его директорами. Деньги Сороса были нарезаны на фанты, которые позволили оснастить гражданские группы компьютерами, факсами, ксероксами и другим офисным оборудованием. Издавали бюллетень «Выборы-90».

Отмечая, что «значительную помощь «демократам» на выборах 1989-1990 гг. оказал Д. Сорос», один из неформалов тех лет, А.В. Шубин, пишет: «Вероятно, это было крупнейшее вливание, по некоторым данным миллион долларов».

Тогда же, осенью 1989 г., возникла идея создания в Москве Советско-Американского университета. По свидетельству А. Мурашева, у истоков этого проекта стоял академик Ю.А. Осипьян. Когда и как начались эти переговоры, еще требует выяснения. Можно лишь отметить, что 13 октября 1989 г. А.С. Черняев информировал М.С. Горбачева, что «на эту тему Бейкер с Бушем уже разговаривал».

По свидетельству М.Н. Полторанина, одним из каналов связи МДГ [Межрегиональная депутатская группа] с американскими спецслужбами был Г.Э. Бурбулис. «.. .на Бурбулиса, — утверждает М.Н. Полторанин, — выходили американцы, он с ними тесно общался». «Когда эти контакты начались?». «Я думаю с 1989 г., когда он стал депутатом. Поехал в Америку раз, второй». Именно «по возвращении» Г.Э. Бурбулиса из США, по мнению М.Н. Полторанина, «в МДГ появилась идея суверенитета России».

Академик Дмитрий Лихачев о своем аресте в 1928 году: “Меня сразу охватил леденящий страх”

В начале февраля 1928 г. столовые часы у нас на Ораниенбаумской улице пробили восемь раз. Я был один дома, и меня сразу охватил леденящий страх. Не знаю даже почему. Я слышал бой наших часов в первый раз. Отец не любил часового боя, и бой в часах был отключен еще до моего рождения. Почему именно часы решились в первый раз за двадцать один год пробить для меня мерно и торжественно?

Восьмого февраля под утро за мной пришли: следователь в форме и комендант наших зданий на Печатном Дворе Сабельников. Сабельников был явно расстроен (потом его ожидала та же участь), а следователь был вежлив и даже сочувствовал родителям, особенно, когда отец страшно побледнел и повалился в кожаное кабинетное кресло. Следователь поднес ему стакан воды, и я долго не мог отделаться от острой жалости к отцу. Сам обыск занял не много времени. Следователь справился с какой-то бумажкой, уверенно подошел к полке и вытащил книгу Г. Форда «Международное еврейство» в красной обложке. Для меня стало ясно: указал на книгу один мой знакомый по университету, который ни с того ни с сего заявился ко мне за неделю до ареста, смотрел книги и все спрашивал, плотоядно улыбаясь, — нет ли у меня какой-нибудь антисоветчины. Он уверял, что ужасно любит эту безвкусицу и пошлость.

Мать собрала вещи (мыло, белье, теплые вещи), мы попрощались. Как и все в этих случаях, я говорил: «Это недоразумение, скоро выяснится, я быстро вернусь». Но уже тогда в ходу были массовые и безвозвратные аресты. На черном фордике, только-только появившемся тогда в Ленинграде, мы проехали мимо Биржи. Рассвет уже набрал силу, пустынный город был необычайно красив. Следователь молчал. Впрочем, почему я называю его «следователь». Настоящим следователем у меня был Александр (Альберт) Робертович Стромин, организатор всех процессов против интеллигенции конца 20-х — начала 30-х гг., создатель «академического дела», дела Промпартии и пр. Впоследствии он был в Саратове начальником НКВД и расстрелян «как троцкист» в 1938 г.

После личного обыска, при котором у меня отобрали крест, серебряные часы и несколько рублей, меня отправили в камеру ДПЗ на пятом этаже — дом предварительного заключения на Шпалерной (снаружи это здание имеет три этажа, но во избежание побегов тюрьма стоит как бы в футляре). Номер камеры был 273: градус космического холода. В университете я увлекался Л.П. Карсавиным, а когда оказался в ДПЗ, то волею судеб попал в одну камеру с братом близкой Льву Платоновичу женщины. Помню этого юношу, — носившего вельветовую куртку и тихонько, чтобы не услышала стража, отлично напевавшего цыганские романсы. Перед этим я читал книгу Л.П. Карсавина «Noctes petropolitanae».

Пожалуй, эта камера, в которой я просидел ровно полгода, была действительно самым тяжелым периодом моей жизни. Тяжелым психологически. Но в ней я познакомился с огромным числом людей, живших по совсем разным принципам. Упомяну некоторых из моих сокамерников. В «одиночке» 273, куда меня втолкнули, оказался энергичный нэпман Котляр, владелец какого-то магазина. Его арестовали накануне (это был период ликвидации НЭПа). Он сразу же предложил мне навести чистоту в камере.

Воздух там был чрезвычайно тяжелый. Покрашенные когда-то масляной краской стены были черны от плесени. Стульчак был грязный, давно не чищенный. Котляр потребовал у тюремщиков тряпку. Через день или два нам бросили чьи-то шерстяные кальсоны. Котляр предположил — снятые с расстрелянного. Подавляя в себе подступавшую к горлу рвоту, мы принялись оттирать от плесени стены, мыть пол, который был мягок от грязи, а главное — чистить стульчак. Два дня тяжелой работы были спасительны. И результат был: воздух в камере стал чистым. Третьим втолкнули в нашу «одиночку» профессионального вора. Когда меня вызвали ночью на допрос, он посоветовал мне надеть пальто (у меня с собой было отцовское теплое зимнее пальто на беличьем меху):

«На допросах надо быть тепло одетым — будешь спокойнее». Допрос был единственным (если не считать обычного заполнения анкеты перед тем). Я сидел в пальто, как в броне. Следователь Стромин (организатор, как я уже сказал, всех процессов конца 20-х — начала 30-х гг. против интеллигенции, — не исключая и неудавшегося «академического») не смог добиться от меня каких-либо нужных ему сведений (родителям моим сказали: «Ваш сын ведет себя плохо»). В начале допроса он спросил: «Почему в пальто?». Я ответил: «Простужен» (так научил меня вор). Стромин, видимо, боялся инфлуэнцы (так называли тогда грипп), и допрос не был изматывающе длинным. Потом в камере попеременно были: мальчик китаец (по каким-то причинам в ДПЗ сидело в 1928 г. много китайцев), у которого я безуспешно пытался учиться китайскому; граф Рошфор (кажется, так его фамилия) — потомок составителя царского положения о тюрьмах; крестьянский мальчик, впервые приехавший в город и «подозрительно» заинтересовавшийся гидропланом, которого никогда раньше не видел. И многие другие.

Интерес ко всем этим людям поддерживал меня. Гулять полгода водил нашу камеру «дедка» (так мы его звали), который при царском правительстве водил и многих революционеров. Когда он к нам привык, он показал нам и камеры, где сидели разные революционные знаменитости. Жалею, что я не постарался запомнить их номера. Был «дедка» суровый служака, но он не играл в любимую игру стражников — метлами загонять друг к другу живую крысу. Когда стражник замечал пробегающую крысу на дворе, он начинал ее мести метлой — пока она не обессилит и не сдохнет. Если находились тут же другие стражники, они включались в этот гон и с криками гнали метлой крысу друг к другу — в воображаемые ворота. Эта садистская игра вызывала у стражников необычайный азарт. Крыса в первый момент пыталась вырваться, убежать, но ее мели и мели с визгом и воплями. Наблюдавшие за этим из-под «намордников» в камерах заключенные могли сравнивать судьбу крысы со своей.

Читать еще:  Перспективное планирование по изо деятельности в подготовительной группе. «Цветущая ветка сакуры»

Спустя полгода следствие закончилось, и меня перевели в общую библиотечную камеру. В библиотечной камере (в которой, кстати, после меня сидел, как вспоминает, Н.П. Анциферов) было много интереснейшего народа. Спали на полу — даже впритык к стульчаку. Там для развлечения мы попеременно делали «доклады» с последующим их обсуждением. Неистребимая в русской интеллигенции привычка к обсуждению общих вопросов поддерживала ее и в тюрьмах, и в лагерях. Доклады все были на какие-либо экстравагантные темы, с тезисами, резко противоречащими общепринятым взглядам. Это была типичная черта всех тюремных и лагерных докладов. Придумывались самые невозможные теории. Выступал с докладом и я. Тема моя была о том, что каждый человек определяет свою судьбу даже в том, что могло показаться случаем. Так все поэты-романтики рано погибали (Ките, Шелли, Лермонтов и т. д.). Они как бы «напрашивались» на смерть, на несчастья. Лермонтов даже стал хромать на ту же ногу, что и Байрон. Относительно долголетия Жуковского я высказал тоже какие-то соображения. Реалисты, напротив, жили долго. А мы, следуя традициям русской интеллигенции, сами определили свой арест. Это наша «вольная судьба». Через полвека, читая «Прогулки с Пушкиным» А. Синявского, я подумал: «Какая типично тюремно-лагерная выдумка» — вся его концепция о Пушкине. Впрочем, я и еще делал такие «ошарашивающие» доклады, — но уже на Соловках. Об этом после.

Самым интересным человеком в библиотечной камере был несомненно глава петроградских бойскаутов граф Владимир Михайлович Шувалов. Сразу после революции я встречал его иногда на улицах в бойскаутской форме с высокой бойскаутской палкой и в своеобразной шляпе. Сейчас, в камере, он был сумрачен, но крепок и подтянут. Занимался он логикой. Насколько я помню, это были какие-то соображения, продолжавшие «Логические исследования» Гуссерля. Как он мог для работы полностью отключаться от шумной обстановки камеры, — не понимаю. Должно быть, у него была большая воля и большая увлеченность. Когда он излагал результаты своих поисков, я, хотя и занимался перед этим логикой у А.И. Введенского и С.И. Поварнина (у которого занимался ранее и сам Шувалов), с трудом его понимал.

Впоследствии он получил высылку и полностью исчез из моего поля зрения. Кажется, его родственница (м. б., жена) работала в Русском музее, занимаясь иконами. Странные все-таки дела творились нашими тюремщиками. Арестовав нас за то, что мы собирались раз в неделю всего на несколько часов для совместных обсуждений волновавших нас вопросов философии, искусства и религии, они объединили нас сперва в общей камере тюрьмы, а потом надолго в лагерях, комбинировали наши встречи с другими такими же заинтересованными в решении мировоззренческих вопросов людьми нашего города, а в лагерях — широко и щедро с людьми из Москвы, Ростова, Кавказа, Крыма, Сибири. Мы проходили гигантскую школу взаимообучения, чтобы исчезать потом в необъятных просторах нашей родины.

В библиотечной камере, куда по окончании следствия собирали людей, ожидавших срока, я увидел сектантов, баптистов (один из них перешел нашу границу откуда-то с запада и ожидал расстрела, не спал ночами), сатанистов (были и такие), теософов, доморощенных масонов (собиравшихся где-то на Большом проспекте Петроградской стороны и молившихся под звуки виолончели; кстати, — какая пошлость!). Фельетонисты ОГПУ «братья Тур» пытались время от времени вывести всех нас в смешном и зловредном виде (о нас они опубликовали в «Ленинградской правде» пересыпанный ложью фельетон «Пепел дубов», о других — «Голубой интернационал» и пр.). О фельетоне «Пепел дубов» вспоминал впоследствии и М.М. Бахтин.

Объединились и наши родные, встречаясь на передачах и у различных «окошечек», где давали, а чаще не давали, справки о нас. Советовались — что передать, что дать на этап, где и что достать для своих заключенных. Многие подружились. Мы уже догадывались — кому и сколько дадут. Однажды всех нас вызвали «без вещей» к начальнику тюрьмы. Нарочито мрачным тоном начальник тюрьмы, как-то особенно завывая, прочел нам приговор. Мы стоя его слушали. Неподражаем был Игорь Евгеньевич Аничков. Он с демонстративно рассеянным видом разглядывал обои кабинета, потолок, не смотрел на начальника и, когда тот кончил читать, ожидая, что мы бросимся к нему с обычными ламентациями: «мы не виноваты», «мы будем требовать настоящего следствия, очного суда» и пр., Игорь Евгеньевич, получивший 5 лет, как и я, подчеркнуто небрежно спросил: «Это все? Мы можем идти?» — и, не дожидаясь ответа, повернул к двери, увлекая нас за собой, к полному недоумению начальника и конвоиров, не сразу спохватившихся. Это было великолепно!

Заодно пользуюсь случаем, чтобы исправить некоторые неточности, сообщаемые О.В. Волковым в книге «Погружение во тьму» (Париж, 1987. С. 90–94). И. Е. Аничков имел не 3 года лагерного срока, а 5 лет, и после «освобождения» в 1931 г. скитался по ссылкам так же, как и сам О. В. Волков. После смерти Сталина И. Е. Аничков вернулся в Ленинград, где несколько лет преподавал в Педагогическом институте, подвергаясь постоянным «проработкам» за нежелание признавать «новое учение о языке» Н. Я. Марра и марксистское учение в целом. Его мать Анна Митрофановна Аничкова никогда профессором университета не была, жила частными уроками и преподаванием языков в частном же «Фонетическом институте» С. К. Боянуса и умерла весной 1933 г. в коммунальной квартире на Французской набережной.

Недели через две после вынесения приговора нас всех вызвали «с вещами» (на Соловках выкрикивали иначе: «Вылетай пулей с вещишками») и отправили в черных воронах на Николаевский (теперь Московский) вокзал. Подъехали к крайне правым путям, откуда сейчас отправляются дачные поезда. По одному мы выходили из «черного ворона», и толпа провожавших в полутьме (был октябрьский вечер), узнавая каждого из нас, кричала: «Коля!», «Дима!», «Володя!». Толпу еще не боявшихся тогда родных и друзей, просто товарищей по учению или службе, грубо отгоняли солдаты конвойного полка с шашками наголо. Два солдата, размахивая шашками, ходили перед провожавшими, пока нас один конвой передавал другому по спискам.

Сажали нас в два «столыпинских» вагона, считавшихся в царское время ужасными, а в советское время приобретших репутацию даже комфортабельных. Когда нас наконец распихали по клеткам, новый конвой стал нам передавать все то, что было принесено нам родными. От Университетской библиотеки я получил, большой кондитерский пирог. Были и цветы. Когда поезд тронулся, из-за решетки показалась голова начальника конвоя (о идиллия!), дружелюбно сказавшая: «Уж вы, ребята, не серчайте на нас: служба такая! Что если не досчитаемся?». Кто-то ответил: «Ну, а зачем же непременно матом и шашками на провожавших?».

Цит. по изданию: Лихачев Д.С. Воспоминания. – М.: Вагриус, 2006. – (Серия: Мой 20 век).

Источники:

http://www.solovki.ca/people_18/lihachev.php
http://wg-lj.livejournal.com/1020011.html
http://philologist.livejournal.com/8623787.html

0 0 голоса
Рейтинг статьи
Подписаться
Уведомить о
guest
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии