Лев толстой сколько человеку земли нужно. «Много ли человеку земли нужно?» Понимание смысла у Толстого
Лев Толстой – Много ли человеку земли нужно
99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.
Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.
Описание книги “Много ли человеку земли нужно”
Описание и краткое содержание “Много ли человеку земли нужно” читать бесплатно онлайн.
Лев Николаевич Толстой
Много ли человеку земли нужно
Приехала из города старшая сестра к меньшей в деревню. Старшая за купцом была в городе, а меньшая за мужиком в деревне. Пьют чай сестры, разговаривают. Стала старшая сестра чваниться – свою жизнь в городе выхвалять: как она в городе просторно и чисто живет и ходит, как она детей наряжает, как она сладко ест и пьет и как на катанья, гулянья и в театры ездит.
Обидно стало меньшей сестре, и стала она купеческую жизнь унижать, а свою крестьянскую возвышать.
– Не променяю я, – говорит, – своего житья на твое. Даром что серо живем, да страху не знаем. Вы и почище живете, да либо много наторгуете, либо вовсе проторгуетесь. И пословица живет: барышу наклад – большой брат. Бывает и то: нынче богат, а завтра под окнами находишься. А наше мужицкое дело вернее: у мужика живот тонок, да долог, богаты не будем, да сыты будем.
Стала старшая сестра говорить:
– Сытость-то какая – со свиньями да с телятами! Ни убранства, ни обращенья! Как ни трудись твой хозяин, как живете в навозе, так и помрете, и детям то же будет.
– А что ж, – говорит меньшая, – наше дело такое. Зато твердо живем, никому не кланяемся, никого не боимся. А вы в городу все в соблазнах живете; нынче хорошо, а завтра подвернется нечистый – глядь, и соблазнит хозяина твоего либо на карты, либо на вино, либо на кралю какую. И пойдет все прахом. Разве не бывает?
Слушал Пахом – хозяин – на печи, что бабы балакают.
– Правда это, – говорит, – истинная. Как наш брат сызмальства ее, землю-матушку, переворачивает, так дурь-то в голову и не пойдет. Одно горе – земли мало! А будь земли вволю, так я никого, и самого черта, не боюсь!
Отпили бабы чай, побалакали еще об нарядах, убрали посуду, полегли спать.
А черт за печкой сидел, все слышал. Обрадовался он, что крестьянская жена на похвальбу мужа навела: похваляется, что, была б у него земля, его и черт не возьмет.
«Ладно, думает, поспорим мы с тобой; я тебе земли много дам. Землей тебя и возьму».
Жила рядом с мужиками барынька небольшая. Было у ней сто двадцать десятин земли. И жила прежде с мужиками смирно – не обижала. Да нанялся к ней солдат отставной в приказчики и стал донимать мужиков штрафами. Как ни бережется Пахом, а либо лошадь в овсы забежит, либо корова в сад забредет, либо телята в луга уйдут – за всё штраф.
Расплачивается Пахом и домашних ругает и бьет. И много греха от этого приказчика принял за лето Пахом. Уж и рад был, что скотина на двор стала, – хоть и жалко корму, да страху нет.
Прошел зимой слух, что продает барыня землю и что ладит купить ее дворник с большой дороги. Услыхали мужики, ахнули. «Ну, думают, достанется земля дворнику, замучает штрафами хуже барыни. Нам без этой земли жить нельзя, мы все у ней в кругу». Пришли мужики к барыне миром, стали просить, чтоб не продавала дворнику, а им отдала. Обещали дороже заплатить. Согласилась барыня. Стали мужики ладить миром всю землю купить; сбирались и раз и два на сходки – не сошлось дело. Разбивает их нечистый, никак не могут согласиться. И порешили мужики порознь покупать, сколько кто осилит. Согласилась и на это барыня. Услыхал Пахом, что купил у барыни двадцать десятин сосед и она ему половину денег на года рассрочила. Завидно стало Пахому: «Раскупят, думает, всю землю, останусь я ни при чем». Стал с женой советовать.
– Люди покупают, надо, – говорит, – и нам купить десятин десяток. А то жить нельзя: одолел приказчик штрафами.
Обдумали, как купить. Было у них отложено сто рублей, да жеребенка продали, да пчел половину, да сына заложили в работники, да еще у свояка занял, и набралась половина денег.
Собрал Пахом деньги, облюбовал землю, пятнадцать десятин с лесочком, и пошел к барыне торговаться. Выторговал пятнадцать десятин, ударил по рукам и задаток дал. Поехали в город, купчую закрепили, деньги половину отдал, остальные в два года обязался выплатить.
И стал Пахом с землей. Занял Пахом семян, посеял покупную землю; родилось хорошо. В один год выплатил долг и барыне и свояку. И стал Пахом помещиком: свою землю пахал и сеял, на своей земле сено косил, со своей земли колья рубил и на своей земле скотину кормил. Выедет Пахом на свою вечную землю пахать или придет всходы и луга посмотреть – не нарадуется. И трава-то, ему кажется, растет, и цветы-то цветут на ней совсем иные. Бывало, проезжал по этой земле – земля как земля, а теперь совсем земля особенная стала.
Живет так Пахом, радуется. Все бы хорошо, только стали мужики у Пахома хлеб и луга травить. Честью просил, все не унимаются: то пастухи упустят коров в луга, то лошади из ночного на хлеба зайдут. И сгонял Пахом и прощал, все не судился, потом наскучило, стал в волостное жаловаться. И знает, что от тесноты, а не с умыслом делают мужики, а думает: «Нельзя же и спускать, этак они все вытравят. Надо поучить».
Поучил так судом раз, поучил другой, оштрафовали одного, другого. Стали мужики-соседи на Пахома сердце держать; стали другой раз и нарочно травить. Забрался какой-то ночью в лесок, десяток липок на лыки срезал. Проехал по лесу Пахом – глядь, белеется. Подъехал – лутошки брошены лежат, и пенушки торчат. Хоть бы из куста крайние срезал, одну оставил, а то подряд, злодей, все счистил. Обозлился Пахом: «Ах, думает, вызнать бы, кто это сделал; уж я бы ему выместил». Думал, думал, кто: «Больше некому, думает, как Семке». Пошел к Семке на двор искать, ничего не нашел, только поругались. И еще больше уверился Пахом, что Семен сделал. Подал прошение. Вызвали на суд. Судили, судили – оправдали мужика: улик нет. Еще пуще обиделся Пахом; с старшиной и с судьями разругался.
– Вы, – говорит, – воров руку тянете. Кабы сами по правде жили, не оправляли бы воров.
Поссорился Пахом и с судьями и с соседями. Стали ему и красным петухом грозиться. Стало Пахому в земле жить просторней, а в миру теснее.
И прошел в то время слух, что идет народ на новые места. И думает Пахом: «Самому мне от своей земли идти незачем, а вот кабы из наших кто пошли, у нас бы просторнее стало. Я бы их землю на себя взял, себе в круг пригнал; житье бы лучше стало. А то все теснота».
Сидит раз Пахом дома, заходит мужик прохожий. Пустили ночевать мужика, покормили, разговорились – откуда, мол, бог несет? Говорит мужик, что идет снизу, из-за Волги, там в работе был. Слово за слово, рассказывает мужик, как туда народ селиться идет. Рассказывает, поселились там ихние, приписались в общество, и нарезали им по десять десятин на душу.
– А земля такая, – говорит, – что посеяли ржи, так солома – лошади не видать, а густая, что горстей пять – и сноп. Один мужик, – говорит, – совсем бедный, с одними руками пришел, а теперь шесть лошадей, две коровы.
Разгорелось у Пахома сердце. Думает: «Что ж тут в тесноте бедствовать, коли можно хорошо жить. Продам здесь и землю и двор; там я на эти деньги выстроюсь и заведенье все заведу. А здесь в этой тесноте – грех один. Только самому все путем вызнать надо».
Собрался на лето, пошел. До Самары плыл по Волге вниз на пароходе, потом пеший верст четыреста прошел. Дошел до места. Все так точно. Живут мужики просторно, по десять десятин земли на душу нарезано, и принимают в общество с охотой. А коли кто с денежками, покупай, кроме надельной, в вечную, сколько хочешь, по три рубля самой первой земли; сколько хочешь, купить можно!
Разузнал все Пахом, вернулся к осени домой, стал все распродавать. Продал землю с барышом, продал двор свой, продал скотину всю, выписался из общества, дождался весны и поехал с семьей на новые места.
Приехал Пахом на новые места с семейством, приписался в большое село в общество. Попоил стариков, бумаги все выправил. Приняли Пахома, нарезали ему на пять душ надельной земли пятьдесят десятин в разных полях, кроме выгона. Построился Пахом, скотину завел. Земли у него одной душевой против прежнего втрое стало. И земля хлебородная. Житье против того, что на старине было, вдесятеро лучше. И пахотной земли и кормов вволю. Скотины сколько хочешь держи.
Сначала, покуда строился да заводился, хорошо показалось Пахому, да обжился – и на этой земле тесно показалось. Посеял первый год Пахом пшеницу на душевой – хороша уродилась. Разохотился он пшеницу сеять, а душевой земли мало. И какая есть – не годится. Пшеницу там на ковыльной или залежной земле сеют. Посеют год, два и запускают, пока опять ковылем прорастет. А на такую землю охотников много, на всех и не хватает. Тожо из-за нее споры; побогаче кто – хотят сами сеять, а бедняки отдают купцам за подати. Захотел Пахом побольше посеять. Поехал на другой год к купцу, купил земли на год. Посеял побольше – родилось хорошо; да далеко от села – верст за пятнадцать возить надо. Видит – в округе купцы-мужики хуторами живут, богатеют. «То ли дело, – думает Пахом, – коли бы тоже в вечность землицы купить да построить хутор. Все бы в кругу было». И стал подумывать Пахом, как бы земли в вечность купить.
«Много ли человеку земли нужно?» Понимание смысла у Толстого
«Много ли человеку земли нужно?» Понимание смысла у Толстого
Толстой рассказывает историю о крестьянине Пахоме, который живет скромно, но счастливо. Однажды к его жене приехала старшая сестра и стала расхваливать свою роскошную жизнь в городе. Пахому стало завидно: не потому, что живет он не в городе, а потому, что слишком мало у него земли: «Одно горе – земли мало! А будь земли вволю, так я никого, и самого черта, не боюсь!»[9] А черт сидел за печкой и все слышал. Он не упустил случая и сделал так, чтобы у крестьянина появилась возможность купить пахотной земли. По очень выгодной цене в тысячу рублей башкиры обещают ему столько земли, сколько он сумеет обойти за день. Но если он – таково условие – сделав круг, не успеет до захода солнца вернуться к тому же месту, откуда начал мерить землю, – все потеряет.
Толстой описывает, как крестьянин борется в поте своего лица за землю. С утра он был полон решимости обойти как можно больше земли, как можно дальше раздвинуть границы своих будущих владений. Его оптимизм помогает ему собрать все силы; Пахом бодро пускается в путь, идет все дальше и дальше, а солнце неуклонно движется по небосклону вместе с ним.
То же самое происходит в первой половине нашего «дня» жизни: мы полны желания творить и действовать. Мы живем, руководствуясь фрейдовскими ценностями – способностью работать и получать удовольствие. Солнце вместе с нами поднимается к своему зениту, мы живем в согласии с природными циклами, нам нетрудно под них подстраиваться. Наша современная цивилизация ориентирована на бесконечный рост и линейный прогресс. Нам внушают, что мы только выиграем, если примем сегодняшнюю идеологию благосостояния и потребления. Но в рассказе Толстого естественный ход событий принимает другой оборот.
После полудня солнце начинает клониться к закату. Вечер все ближе. Тут герой рассказа замечает, что переусердствовал, и это может обернуться против него. Нужно рассчитать свои силы и ограничить себя. С одной стороны, он хочет получить побольше земли, а с другой стороны, боится все потерять. «Ах, думает, не ошибся ли, не много ли забрал. Ах, думает, позарился я, все дело погубил, не добегу до заката… И еще хуже ему от страха дух захватывает… Помереть боится, а остановиться не может… Столько, думает, пробежал, а теперь остановиться – дураком назовут».
Здесь мы встречаемся с экзистенциальной темой – конфликтом между жадностью и духовными запросами, с дилеммой «иметь или быть», выиграть или отказаться от борьбы, с конфликтом между автономией и приспособлением к внешним обстоятельствам и к собственному характеру.
Пахом понимает, что стал жертвой своей жадности, но до последнего надеется выполнить уговор и успеть вернуться к месту, откуда ушел, лишь бы ничего не потерять. «Земли, думает, много, да приведет ли Бог на ней жить… Взглянул Пахом на солнце, а оно до земли дошло, уж краешком заходить стало и дугой к краю вырезалось».
Эта задача стала для него экзистенциальным вызовом, то есть вопросом жизни и смерти, и герой рассказа из последних сил возвращается к тому месту, откуда он ушел. Но это становится пределом его существования.
«Пахом… ахнул, подкосились ноги, и упал он наперед… Подбежал работник Пахомов, хотел поднять его, а у него изо рта кровь течет, и он мертвый лежит… Поднял работник скребку, выкопал Пахому могилу, ровно насколько он от ног до головы захватил – три аршина, и закопал его».
Пахом очертил границы своего жизненного пространства и завершил свой жизненный круг, но оказалось, что земли-то ему нужно немного, лишь чтобы его похоронить.
Мы поняли бы Толстого неверно, если бы стали морализировать, будто герой рассказа совсем не понял, что такое смысл. Мы можем предположить, что он, по крайней мере, утром, осознавая свою творческую силу, открыл для себя «частичный смысл», а может быть, в состоянии отчаяния, на пределе своих сил, он постиг и значение целого, то есть трансцендентный смысл.
Переживание смысла может стать актуальной темой, когда мы до предела измерили длину и ширину нашего жизненного пространства, когда мы обрели свое Я и то чувство, с которым не хотим расставаться, – «что это еще не предел». От нас требуется использовать все возможности, чтобы не «зарыть свой талант в землю». И мы можем прийти к переживанию на грани своих сил, что «делание», то есть «миф о Homo faber», не может быть окончательным смыслом и полнотой жизни.
Для Пахома, во всяком случае, круг замкнулся – его жизненная драма закончилась. «Вся пышность лета на весах», – вспоминаем мы другую литературную интерпретацию этой темы – стихотворение Рильке «Осенний день»[10]. За летом следует осень – то время, когда становится ясно: «Бездомным – дом уже не заводить». Потом приходит время раздумий о себе, когда человек «слать будет долго письма без ответа», оглядываться и одновременно предчувствовать конец. Даже если он не принимает как данность цикличность жизненных и природных процессов, жизнь все равно возьмет свое. Тогда возможна болезнь, от которой не отмахнуться, «экзистенциальный вакуум» или «кризис среднего возраста», и это заставит человека искать смысл. И можно считать себя счастливым, если удается «выткать узор своей жизни», то есть завершить свой жизненный путь без горечи и паники, включить смерть в свой жизненный план и взглянуть на целостность бытия. Уважать пределы своего существования – значит не тешить себя надеждами на потустороннее спасение или на еще одну «новую инкарнацию», а настроиться, прежде всего, на то, что существование человека конечно, что ему «придется уйти» и что его «жизнь имеет цель», которая одновременно является пределом его существования (вспомним «Немецкий реквием» Иоганна Брамса).
Иметь мужество «смотреть в лицо» этой последней реальности и примириться с ней означает жить, осознавая конечность своего существования, пережить «смерть до смерти», учить Эго «отпускать» и активно практиковать это в медитации. Благодаря этому, как писал Лютер, можно даже накануне апокалипсиса не сдаваться, а «сажать яблоньку»: это действительно мистический настрой, ибо человек больше заботится не о спасении души в будущем, а о жизни в сегодняшнем, настоящем как о наивысшей ценности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Толстой Лев Николаевич – Много ли человеку земли нужно
МНОГО ЛИ ЧЕЛОВЕКУ ЗЕМЛИ НУЖНО
Приехала из города старшая сестра к меньшей в деревню. Старшая за купцом
была в городе, а меньшая за мужиком в деревне. Пьют чай сестры, разговаривают.
Стала старшая сестра чваниться – свою жизнь в городе выхвалять: как она в
городе просторно и чисто живет и ходит, как она детей наряжает, как она сладко
ест и пьет и как на катанья, гулянья и в театры ездит.
Обидно стало меньшей сестре, и стала она купеческую жизнь унижать, а свою
крестьянскую возвышать.
– Не променяю я, – говорит, – своего житья на твое. Даром что серо живем,
да страху не знаем. Вы и почище живете, да либо много наторгуете, либо вовсе
проторгуетесь. И пословица живет: барышу наклад – большой брат. Бывает и то:
нынче богат, а завтра под окнами находишься. А наше мужицкое дело вернее: у
мужика живот тонок, да долог, богаты не будем, да сыты будем.
Стала старшая сестра говорить:
– Сытость-то какая – со свиньями да с телятами! Ни убранства, ни
обращенья! Как ни трудись твой хозяин, как живете в навозе, так и помрете, и
детям то же будет.
– А что ж, – говорит меньшая, – наше дело такое. Зато твердо живем, никому
не кланяемся, никого не боимся. А вы в городу все в соблазнах живете; нынче
хорошо, а завтра подвернется нечистый – глядь, и соблазнит хозяина твоего либо
на карты, либо на вино, либо на кралю какую. И пойдет все прахом. Разве не
бывает?
Слушал Пахом – хозяин – на печи, что бабы балакают.
– Правда это, – говорит, – истинная. Как наш брат сызмальства ее,
землю-матушку, переворачивает, так дурь-то в голову и не пойдет. Одно горе –
земли мало! А будь земли вволю, так я никого, и самого черта, не боюсь!
Отпили бабы чай, побалакали еще об нарядах, убрали посуду, полегли спать.
А черт за печкой сидел, все слышал. Обрадовался он, что крестьянская жена
на похвальбу мужа навела: похваляется, что, была б у него земля, его и черт не
возьмет.
“Ладно, думает, поспорим мы с тобой; я тебе земли много дам. Землей тебя и
возьму”.
Жила рядом с мужиками барынька небольшая. Было у ней сто двадцать десятин
земли. И жила прежде с мужиками смирно – не обижала. Да нанялся к ней солдат
отставной в приказчики и стал донимать мужиков штрафами. Как ни бережется
Пахом, а либо лошадь в овсы забежит, либо корова в сад забредет, либо телята в
луга уйдут – за всё штраф.
Расплачивается Пахом и домашних ругает и бьет. И много греха от этого
приказчика принял за лето Пахом. Уж и рад был, что скотина на двор стала, –
хоть и жалко корму, да страху нет.
Прошел зимой слух, что продает барыня землю и что ладит купить ее дворник
с большой дороги. Услыхали мужики, ахнули. “Ну, думают, достанется земля
дворнику, замучает штрафами хуже барыни. Нам без этой земли жить нельзя, мы
все у ней в кругу”. Пришли мужики к барыне миром, стали просить, чтоб не
продавала дворнику, а им отдала. Обещали дороже заплатить. Согласилась барыня.
Стали мужики ладить миром всю землю купить; сбирались и раз и два на сходки –
не сошлось дело. Разбивает их нечистый, никак не могут согласиться. И порешили
мужики порознь покупать, сколько кто осилит. Согласилась и на это барыня.
Услыхал Пахом, что купил у барыни двадцать десятин сосед и она ему половину
денег на года рассрочила. Завидно стало Пахому: “Раскупят, думает, всю землю,
останусь я ни при чем”. Стал с женой советовать.
– Люди покупают, надо, – говорит, – и нам купить десятин десяток. А то
жить нельзя: одолел приказчик штрафами.
Обдумали, как купить. Было у них отложено сто рублей, да жеребенка
продали, да пчел половину, 1000 да сына заложили в работники, да еще у свояка
занял, и набралась половина денег.
Собрал Пахом деньги, облюбовал землю, пятнадцать десятин с лесочком, и
пошел к барыне торговаться. Выторговал пятнадцать десятин, ударил по рукам и
задаток дал. Поехали в город, купчую закрепили, деньги половину отдал,
остальные в два года обязался выплатить.
И стал Пахом с землей. Занял Пахом семян, посеял покупную землю; родилось
хорошо. В один год выплатил долг и барыне и свояку. И стал Пахом помещиком:
свою землю пахал и сеял, на своей земле сено косил, со своей земли колья рубил
и на своей земле скотину кормил. Выедет Пахом на свою вечную землю пахать или
придет всходы и луга посмотреть – не нарадуется. И трава-то, ему кажется,
растет, и цветы-то цветут на ней совсем иные. Бывало, проезжал по этой земле –
земля как земля, а теперь совсем земля особенная стала.
Живет так Пахом, радуется. Все бы хорошо, только стали мужики у Пахома
хлеб и луга травить. Честью просил, все не унимаются: то пастухи упустят коров
в луга, то лошади из ночного на хлеба зайдут. И сгонял Пахом и прощал, все не
судился, потом наскучило, стал в волостное жаловаться. И знает, что от
тесноты, а не с умыслом делают мужики, а думает: “Нельзя же и спускать, этак
они все вытравят. Надо поучить”.
Поучил так судом раз, поучил другой, оштрафовали одного, другого. Стали
мужики-соседи на Пахома сердце держать; стали другой раз и нарочно травить.
Забрался какой-то ночью в лесок, десяток липок на лыки срезал. Проехал по лесу
Пахом – глядь, белеется. Подъехал – лутошки брошены лежат, и пенушки торчат.
Хоть бы из куста крайние срезал, одну оставил, а то подряд, злодей, все
счистил. Обозлился Пахом: “Ах, думает, вызнать бы, кто это сделал; уж я бы ему
выместил”. Думал, думал, кто: “Больше некому, думает, как Семке”. Пошел к
Семке на двор искать, ничего не нашел, только поругались. И еще больше
уверился Пахом, что Семен сделал. Подал прошение. Вызвали на суд. Судили,
судили – оправдали мужика: улик нет. Еще пуще обиделся Пахом; с старшиной и с
судьями разругался.
– Вы, – говорит, – воров руку тянете. Кабы сами по правде жили, не
оправляли бы воров.
Источники:
http://www.libfox.ru/168652-lev-tolstoy-mnogo-li-cheloveku-zemli-nuzhno.html
http://psy.wikireading.ru/24306
http://xwap.me/books/23903/Mnogo-li-cheloveku-zemli-nuzhno.html
